Плутарх жене пребывать в благополучииТот, кого ты послала ко мне с вестью о кончине нашего ребенка, очевидно, ошибся дорогой, направляясь в Афины; но я узнал об этом от внучки, когда прибыл в Танагру. Думаю, что похоронные обряды уже закончены, и хотел бы, чтобы все было сделано так, как это могло доставить тебе наибольшее облегчение и теперь, и на будущее время. Если же ты что-либо желательное для тебя оставила несделанным, дожидаясь моего мнения, то я уверен, что и это будет далеко от всякого суеверного излишества, столь тебе чуждого.
Только, дорогая жена, щади и себя и меня в нашем несчастье. Ведь я сам знаю и чувствую, каково оно, но если увижу, что ты превосходишь меру должного в своей скорби, то мне это будет тяжелее даже того, что нас постигло, хотя и сам я рожден не с каменным сердцем, как ты знаешь, воспитав вместе со мной стольких детей, которых мы всех взрастили у себя дома. Я знаю, что эту дочь, рождение которой после рождения четырех сыновей тебя горячо радовало, что и побудило меня дать ей твое имя, ты особенно любила. Любовь к таким малюткам всегда соединена с некоей болезненностью: и радует и трогает их беззлобная чистота безо всякой примеси недоброжелательства. Но в ней от природы была удивительная приветливость и кротость; она отвечала на любовь благодарной ласковостью, отражавшей радостное понимание любви. Не только другим детям, но своим любимым вещам и игрушкам она просила давать грудь, как бы приглашая их к своему столу и из дружеских чувств приобщая к самому приятному, чем сама располагала.
Но не вижу я, жена, почему все, что при ее жизни радовало нас, теперь, при воспоминании, должно огорчать и подавлять. Более того, я боюсь, не отбросили бы мы вместе с болью и самую память, как Климена, которая говорит:
Ненавистен мне
И весь его гимнасий, и терновый лук,избегая и страшась напоминаний о сыне, причиняющих ей страдание: ибо человеческая природа избегает всего удручающего. Но нет: как сама она была сладостнейшей отрадой для нашего общения, зрения и слуха, так и воспоминание о ней должно постоянно жить с нами, принося нам больше, во много раз больше радости, чем горя; если надлежит нам извлечь пользу из речей, которые мы часто в подобных обстоятельствах обращали друг к другу, и не сидеть замкнувшись и противопоставляя той отраде многократное горе.
Присутствовавшие говорят с удивлением, что ты не облеклась в траурный гиматий и не допустила какого-либо нарушения благочиния ни для себя, ни для служанок и похороны прошли без расточительной пышности и многолюдства, но в чинном молчании и порядке, среди близких. Но я этому не удивлялся: ведь ты никогда не проявляла склонности к изысканным нарядам для театра или торжественной процессии, и естественно, что, считая роскошь излишней даже в радостных обстоятельствах, соблюла и в печали простоту и сдержанность: ведь не только «в бдениях вакхических» благонравная женщина должна оставаться недоступной соблазну, но и в несчастье должна помнить, что горестное потрясение требует стойкой борьбы — не с любовью к скончавшемуся, как думает большинство, а с душевной несдержанностью. Ведь этой любви мы воздаем скорбь, и почет, и память, но ненасытимая страсть к оплакиванию, доводящая до причитаний и самообезображивания, столь же постыдна, как неумеренность в наслаждениях, и неубедительна была бы попытка извинять ее тем, что тут постыдное сопровождается не удовольствием, а болью и горечью. Ибо что более противно разуму, чем порицать излишества в смехе и веселье и в то же время всецело допускать потоки стенаний и слез, проистекающие из того же источника? Или, как поступают иные, препираться с женами из-за благовоний и порфиры, но допускать траурное пострижение, черную одежду, неухоженное сидение, изнурительное лежание?..
( Read more... ) ![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Зураб Церетели изваял семиметровую фигуру кинематографиста Ханжонкова и вроде бы ее, как и многие другие свои скульптуры, подарил одному провинциальному городу. Но вот какому?
